Тонкий луч воспоминаний, вырвавшийся из памяти сердца автора и упавший на страницы книги, преломившись в восприятии читателя, становится то расплывчато-дремлющим эпизодом:

Словно разверзнулись хляби небесные,
Ночи размыт пейзаж.
Кистью небрежной каких-то бездарей
Вымаран город наш.

то неопределённо-размашистым:

Мне совершить великое что-то
Хочется. Мир, замри!
А жизнь – из крохотных эпизодов,
Чего же мы всё мудрим?

Как играющий солнечный зайчик притягивает взгляд весеннее, лёгкое и тёплое стихотворение «Одуванчик».
Фольклорная лента из просторечных выражений, разговорных слов ( как ветром сдуло, вокруг да около, ужели, неторопко, попросту, обхохмить, запанибрата, поспешать, не гоже и пр.), обилия уменьшительно-ласкательных суффиксов, присказок, сюжетов размеренной жизни, проходит через всю книгу:

Ох, надену-ка я шапку-ушаночку,
Усажу-ка внучку-крошечку в саночки,
И с тобой, дружок-лохмата головушка,
Убежим на бережок, где круче горушка…
( «Я и Дружок» )

или

Стоит и ветки в реченьке
столетняя ветла
Полощет… Узкой тропкою
туда, где ширь-простор
Отправлюсь неторопко я
за речку, за бугор.

Своеобразны концовки стихов, которые отлиты в форму ощущений «я есть»:

Вот и я с утра пою!
Хорошо в родном краю.

* * *
В кресле возле печки
Усну, свернусь колечком.

Автор ищет целостности мира, но так и не находит. Между настойчивым желанием и возможностью воплотиться через слово в стихе – огромное расстояние, и автор, осилив этот путь, так и не осознаёт, куда же она пришла, куда предстоит идти и взывает о помощи:

Пишу и пишу стихотворения
Долгие годы, почти с рождения.
Как научиться, любя, не страдать?
Предназначенье своё угадать
Кто же научит, кто мне поможет?
Время, быть может…

* * *
Никому, видно, до меня дела
В мире нет. Что же, Что же мне делать?

Противоречивость автора ощущается нелёгкой ношей в её поэтическом опыте; с одной стороны – способность нападать, а на другом полюсе – боль, растерянность и беспомощность:

Четвертуя себя и жалуя,
Обрела змеиное жало я.
И словесным недругов жалом,
как кинжалом,
Поражу.

* * *
Болит моё сердечко о главном и о вечном!
Ищу, ищу словечко, что мне поможет жить.

Ощущается и противоречивость в осознании «самой себя»: «Жить с собой не в ладу – не гоже!»; в других стихах автор то хочет убежать от самой себя, то хочет быть самой собой, а то и сомневается: «А может, я сама не своя?» Будничность, обыденность зарисовок питает традиционную манеру изложения мыслей:

Авангардом не грешу –
Я вполне традиционна.
Льются строки – как дышу,
Вешать на уши лапшу
Не к лицу мне, безусловно.

Но наравне с традиционными соседствуют стихи, обусловленные детскостью восприятия. В стихотворении «Рейс «Москва - Кызыл» это усиливается грамматическим перебросом строки, подчёркивающей обилие впечатлений, которые не умещаются в одну поэтическую, стихотворную:

Что много тысяч метров подо мной,
Сказала проводница. Я ей верю…
…Вон там леса горят
И чёрные дымы под облаками.
Могильники и свалки. И ещё
Заброшенные скважины и вышки…

Финал стихотворения – успокоение, отвлечение «ребёнка» в авторе на получение реального удовольствия от чупа-чупса:

Нам «Каберне» и завтрак подадут,
И чай со сливками или с двойным лимоном.

Зрелый же автор в своих стихах занимает твёрдую позицию, выстроенную на крепко сколоченных, устойчивых словосочетаниях: «житейской лодкою правя», «в вечной борьбе», «прочь от зелёной тоски» ( стихотворение «Не урони свою память»); «шум дубрав», «ручейка журчанье», «ковылей шуршанье» (стихотворение «Родной язык»). Выражая любовь к Родине, хочется верить не в простое недовольство автора погодными условиями, которые она терпит, а в иносказательность образа Родины:

И не любить возможно было – любила я.
Край светлоокий, сердцу милый, любовь моя!
Всё принимаю: стоит ли стужа, дожди ли льют,
И перламутривеют лужи в родном краю.
(«Родина»)

Страх за судьбу планеты и неравнодушность к ней звучит в стихе «Жаждущие пыльные акации…», только почему-то волей автора декорации из театра перенесены «на театр».

Большинство стихов Людмилы Белоусовой не отличаются напряжением или концентрацией мысли: небольшие, но не лаконичные. Несмотря на разбиение книги на главы, пришлось по крупицам собирать тот заряд, которым обладает автор, и который рассосредоточен в стихах, чтобы «… разглядеть в некрасивости неприметную красоту… ».

Мир живописца гораздо ярче и насыщеннее, чем мир скульптора. Белоусова – стихотворный скульптор, её стихи рельефны, но неподвижны, несмотря на обилие глаголов, которые должны давать динамичность, развитие действия; они зиждутся на уверенной позиции личностного «я». В отдельных стихотворениях автор не пускает в свой мир, не даёт возможности сопереживать ему, созерцать вместе с ним, отгораживаясь от читателя ширмой отсутствия определений, предоставляя тем самым последнему полную свободу воображения:

«А за речкой – такие дали!»;
«А с высот - такие дали
Открываются! Простор!»;
«И такое вдруг припомнится!»;
«Мы любили.
Как любили!» – (Курсив мой)

Стихи Белоусовой узнаваемы. Своеобразие их в том, что последняя строка (концовка) в подавляющем большинстве стихов спускает сюжет по нисходящей - обычно это открытая фраза, живущая самостоятельно и именно там, где должно быть завершение мысли, финал, который работает на всё предыдущее содержание стиха. Например: «Дописав, исчезну я», «Как не заскучать?», «Бог уберёг, не свернула шею», «Да, зеркало уже не льстит», «Господи! Как бы уснуть?!», «О, Боже! Как хочется жить!», «Не остуди свою память», «Но не проходит жажда», «Но не внемлет человек» и др.

Вводит в смятение шаткая авторская позиция при упоминании Бога, Всевышнего (наличие веры при неумении помолиться?): «Простит ли нас Всевышний?», «Не дай упасть, помоги, о, Боже!», «И вдохновение Всевышний мне ниспошлёт…» и «…если б я умела, помолилась…»

Размышления автора, попытка определить «Отчего растут стихи?» неожиданно раскрывает самокритичность автора в созданном образе стихов, как цветов «с ароматом без названия», которые прорастают сорной непритязательной травой несмотря ни на что:

Хороши или плохи –
Им не надобно признания.
Прорастают, как цветы
С ароматом без названия.

Ирония на пике анекдотичности звучит в стихотворении «Ужели предки наши – эти звери?» Строки, врачующие душу не только автора, но и читателя, обладают внутренним потенциалом; в них стремление жить назло и вопреки ударам судьбы:

Ты пришла абсолютно нежданно,
Тайным взглядом – глаза в глаза…
………………………………………
Мне ещё на бумаги полотна
Много выплеснуть слёз и строк
Предстоит. И составлен плотно
График мой. И не вышел срок.
Уходи…
(«Уходи!»)

* * *
Рытвины и ухабы.
Пропасть. Падаю ниц…
Вот и приспущены флаги –
Жизни проигран блиц.
Буду стёжками строчек
Старательно шить
Незаметно для прочих
Свет из клочьев души.

Читая трогательное начало стихотворения «Весна», ощущаешь движение сока по ветвям деревьев:

Ты слышишь – потрескивают ветки?
Ты слышишь – потрескивают почки?
Как у малышки зубки,
проклёвываются листочки.

Вкрадчиво-неслышное рождение дня и пробуждающейся весны несут строки:

Раннее утро крадётся
по кустикам заиндевелым.
Край неба за дальним лесом
укутан облаком белым.
Выглянул и потерялся
первый солнечный лучик…
(«Март»)

* * *
Вспорот зарёю неба покров,
И по проталинке, меж облаков
Крадётся первый солнечный лучик…

Автор поэтизирует не только природу, но и тяжёлые прозаические моменты жизни, поэтому в стихах присутствуют вкрапления «полыни с горчинкой» в негодующе-обличительных строках: «мутное пойло твоих фонарей подслеповатых», «пьяный смрад». Завершает книгу Людмилы Белоусовой запоминающееся стихотворение-память о судьбе отца.

Хотелось бы, чтобы тонкий луч воспоминаний, сконцентрировавшись в книге автора, смог проникнуть в сердце и душу читателя, как это искреннее четверостишие:

Когда огнём прожгут виски
Хула, предательство, измена,
Познаешь вдохновенья цену!
Вот так рождаются стихи.

Светлана Боррэ