«Нет в наших душах грязи предела,
Нет в наших душах лебедя белого…»
Игорь Белый

Приближался мой праздник, только никто и не подозревал, что я имею к нему отношение…

Почему я решилась на эту исповедь? Может, потому, что ты и я попутчики в грязненьком и обшарпанном вагончике с табличкой «N-ск – Неизвестность», а может, не хочу обманывать тебя ни секунды: ни в большом, ни в малом.

Итак, незаметно для себя я превратилась в феминистку – нет, не ярую, а тихую, спокойную, незамысловатую. Итог небезрадостный: я научилась освобождаться от распространения такой болезни (кто-то подумает про себя – заразы), как тяга к противоположному полу – мысленно, конечно. Я не скажу, что женское обличье лелеять и носить привычней, чем быть самим собой. Кто я? Не мужчина, но и не женщина. Моя жизнь проносится мимо устоявшихся понятий, категорий и кодексов.

В прошлой жизни я была женщиной, и женщиной нагулявшейся: иногда до предела, иногда до тошноты; в своих порывах и желании быть с тем, с кем хочу, мною правило безрассудство. И избранные мужчины-то были как чудные детки от разных отцов, но от одной матери – шикарной индивидуальности: актёры, музыканты, фотографы и художники, врачи… да разве есть предел многообразию? Всех их я растворила в своей кристально-чистой любви, а когда раствор стал густеть, превращаясь в некую коллоидную массу, и, затвердев окончательно, принял форму моей души. Как же я была удивлена, что она имеет форму маковой коробочки, и такая же маленькая! Но я не стала переживать из-за таких мелочей, потому что моё трепетно-нежное маковое соцветие (как оказалось, это было сердце), не собиралось сдаваться, биться в одиночку и отцветать. Цветы и плоды одновременно, на одной ветке моей жизни или витке?

Вита, Ветка, Вета, Веточка, Виола, Фиала, Виолончель, Фиолетовое небо и просто Вилка (самое неблагозвучное) –склонял на все лады моё имя первый муж. Вилкой я была, когда он сердился на меня. Первый муж – как-то звучит печально-буднично, статус мужа ему не подходил совершенно. Это был истинный сумасброд, человек из другого временного мира, и для меня, диковатой сибирячки с заморским именем Виолетта, тогда ещё только начинался удивительный сон, или сказка… во сне.

Я познакомилась с ним на минском вокзале. Приютившись на деревянном кресле, нацепив на нос тёмные очки и прикрывшись от любопытного глаза Малым атласом СССР, я намеревалась просидеть до утра, ожидая утреннюю электричку на Смолевичи. Путь я держала не куда-нибудь, а на летнюю производственную практику, на автомагистраль Москва – Минск – Брест. Ещё до наступления полуночи, я была разоблачена молодым приятным человеком по имени Сергей. Заблудший студент филфака, он звонил домой в Кобрин из междугородней переговорной кабины, и после неведомая сила подкинула его на второй этаж вокзала. Мастерски «разболтав» меня, попив кофе тут же, в баре, погуляв на привокзальной площади, договорились о встрече: практика обещала быть долгой, а Сергей обещал показать светлые просторные улицы Минска и сам город во всем его современном величии.

Добравшись до посёлка строителей в нескольких километрах от Смолевичей, я была счастлива, встретившись в обжитой комнатке барака трёх своих сокурсниц, приехавших на пару дней раньше. Окунувшись в быт барачного житья посёлка, едва не умирая с голоду (полки местных магазинов были пусты), в первые же выходные мы двинулись в Минск за закупкой продуктов. Вернувшись, зажили весело – еды вдоволь, у соседей практикантов-кишинёвцев подоспело молодое вино, которое им выслали родители, дабы их чада ощущали себя как дома, а по выходным – вылазки с ребятами-минчанами на всевозможные развлечения в город.

Вернувшись в один из трудовых дней с трассы, смывая с себя в уличном умывальнике дорожную пыль, подошедшая ко мне Ольга сообщает мне голосом диктора: «Виолетта, там к тебе мужик приехал, в красном уголке сидит, телевизор смотрит». «Да ну врать-то!», - ответила я ей. Но в уголок всё же заглянула и увидела там вокзального Сергея-сумасброда. Я недоумевала, как же он нашёл меня? Дело шло к ночи, а у нас в комнате – разгар поэтического вечера – Сергей читал нам стихи, в заунывной манере, но вдохновенно. Девчонки порядком подустали, а мне спать так и не пришлось.

Как оказалось, этот непоседа-сумасброд, бросивший до поступления на филфак университета военно-политическое училище и дослужив в предгорьях Карпат, ощущая в себе всё усиливающийся зуд к писательскому делу, решил покорять Литинститут.

Все наши вечерние прогулки с ребятами строителями плавно отошли на задний план, но до сих пор я чувствую запах земляники белорусских лесов и слышу хрустально-летящие над зелёными холмами и речкой песни местных девушек. Чувства и осязание были остры как никогда, и теперь моё существование обрело белый цвет – я была готова к любым потрясениям и изменениям в затянувшейся практике. Моё предложение подделать дату окончания практики, перенеся её на целый месяц назад, девчонки восприняли на «ура». Управившись наскоро с начальством стройуправления по этому вопросу, получив подписи и печати о прохождении практики, мы всё с тем же «ура» ринулись осуществлять свои планы.

Мой план задержал меня в Минске на целый месяц. Проболтавшись в полупустой общаге университета с неделю вместе с Сергеем, я влипла в историю с вахтёршей. Обнаружив в моём паспорте не городскую местную прописку, а сибирскую тьмутараканью, она лихо выставила меня шлюхой, слоняющейся по иностранцам, живущим в этой же общаге, и паспорт отдавать не собиралась, угрожая ещё большим скандалом международного уровня. Мой дружище сумасброд не отчаивался, и мы сняли ветхозаветную комнатку в доме под снос у знакомого деда. А мой чемодан с вещами и паспорт так и оставались в руках борцов за нравственность. Друг Сергея, коричневый марокканец вынес-таки желанный чемодан (благо, доверие к нему было большим, чем просто к жителям нашей огромной страны). Претерпев ещё один публичный позор в кабинете заведующего общежитиями в присутствии студентов-иностранцев, где мне было сделано внушение, а им было велено запомнить меня в лицо, мне наконец-то был возвращён покрасневший от стыда за всю эту неприглядную историю паспорт.

«Отрицательный опыт необходим», - сказал Сергей, и мы благополучно забыли эту заваруху.

Утром Сергей бегал орудовать метлой на территории кинотеатра «Октябрь», а днём мы успевали куда могли: костёл, выставка японской культуры, музеи, наисвежайшие новые кинофильмы, поездки к друзьям и обычно поздний ужин в ресторанчике «Потстдам». Я настолько втянулась в круговерть серёжкиной жизни, что уже не представляла себя отдельно от него. Следствием было моё соратничество в уборке территории кинотеатра и ночные бдения в столовке, которую он охранял.

В нашем соломенном уюте, где мы проживали, помимо моего чемодана стояла вместительная сумка Сергея, набитая книгами, которые мы успевали читать.

Открыв в Серёжке не только неугомонного романтика, но ещё и йога, и создателя захватывающих новелл и рассказов, приплюснутая его общительностью и всепроникающей вездесущностью, эрудицией и импульсивностью, авантюризмом, и много ещё чем, я решила, что он просто чокнутый шизофреник, так как он не пил, не курил, играл в шахматы, да и к женщинам не проявлял свойственного его возрасту усиленного интереса. Я ещё не успела разобраться в своих чувствах к этому «типчику», а мне надо было возвращаться в родные пенаты.

И только оставив его за несколько тысяч километров, я поняла, что второго такого – нет. Опухнув от слёз, сетуя на злодейку-разлуку, читая и перечитывая письма, я пережила раннюю золотую осень. А когда наступила октябрьская непогода с мокрым снегом по колено, возвращаясь с занятий в общежитие, я увидела его. Это был Сергей. Я так и осталась стоять посреди акватроновой слякотной каши – телеграмма пришла не своевременно, и не я его встретила, а он – меня. Мои крылья выросли до размеров нашего города. Счастливые и влюблённые, мы кружили и парили над ним. Все почему-то считали, что ко мне приехал родной брат, которого, надо заметить, у меня никогда не было. Наверное, мы были похожи друг на друга своей влюблённостью. Снежным ноябрём, упав в сугроб на колени и устремив руки в небо, Серёжка что есть мочи орал:»Малыш! Я люблю тебя!», - и мне казалось, что нет в мире звонче, чище и откровеннее интонаций любимого голоса …

Сказка заканчивалась с трудом , нехотя и с болью. Она просто не могла превратиться в монотонную сказку про белого бычка.

В моего жар-птичьего Серёжку полетели стрелы опытных стрельцов, дабы лишить его данного ему природой блеска, жара и ума. Высоко летели стрелы – я ничем ему не помогла, не смогла спасти его, будучи обессилевшей и обескровленной выстрелами тех же матёрых и всезнающих охотников.

Прошло три года, раны заживали плохо, и я с отчаяньем ринулась в джунгли. Накрутив вокруг себя лианы историй, живя один на один с природой, я стала охотиться, чтобы выжить. Но ни одна моя добыча мне не была нужна. Колчан мой опустел и был созвучен моему состоянию. Надо было выбираться из джунглей. Так я сделалась странницей, которая, потерявшись во времени и пространстве, ищет свой праздник и помнит, что это первое число первого, робкого летнего месяца, День рождения её Серёжки, день, подаривший миру – Жар-птицу.